"Окно напротив"

Сейчас стали так странно строить дома. Почти напротив друг друга. Окно в окно. Земля нынче дорогая или проектировщики безграмотные – не знаю.
Но почти весь наш район застроен вот так – дом напротив дома. Коробка смотрит в лицо коробке разноцветными глазами окон.

Когда я две недели назад только въехал в эту квартиру, меня данное обстоятельство очень напрягало. Но выбирать было особо не из чего, по крайней мере, здесь платить по-божески и район мне подходит – до работы близко. И по большому счёту мне всё равно, где жить. Главное, никто не достаёт больше.

А вообще, мне этой квартиры хватает – я живу один. Теперь один.
Мне двадцать пять, и я недавно расстался со своей девушкой. Правда, к этому давно шло, так что разрыв прошёл безболезненно.
Машка теперь встречается с каким-то «аптечным магнатом», так она его называет. У него сеть фармацевтических заведений, и они приносят ему неплохие деньги. На чужом здоровье можно отлично заработать.
Машка счастлива – она всегда мечтала выйти замуж за кошелёк. Наверное, вскоре и выйдет. А я тоже счастлив, потому что уже успел позабыть, как это: жить, ни перед кем не отчитываясь и не имея обязательств.

Вот только с квартиры пришлось съехать – Машка сразу же подалась к своему «аптекарю», а для меня одного квартира оказалась слишком велика. Да и воспоминания разные… Всё-таки три года вместе прожили.
В общем, перед агентством я поставил вопрос, что мне всё равно, какую квартиру, лишь бы поскорей.

И вот теперь я стою у окна в своём новом жилище и рассматриваю пейзаж, который целиком состоит из серого дома напротив. Мне не слишком нравится смотреть на чужие окна – всё равно, что подглядывать в замочную скважину. Но смотреть больше не на что – длинный дом тянется многоподъездной громадой, хоть направо взгляни, хоть налево.

Закуриваю сигарету, открываю форточку. Апрельский ветер влажно треплет волосы. Хорошо. Люблю весну. Дышится легче и ждёшь, что теперь всё будет по-другому.

Штора над форточкой пузырится как парус и рвётся куда-то взлететь. Я её очень понимаю.
Стряхиваю столбик пепла на улицу через форточку и машинально рассматриваю окна напротив. Как всегда. А куда тут ещё можно смотреть…
На улице сумерки, и в доме напротив зажигаются огни, высвечивая яркими пятнами чужую жизнь, подавая её мне на блюде.

Вот семья ужинает на кухне. Отец читает газету, ребёнок вертится в детском стульчике как волчок, мать меряет шагами пространство между столом и плитой, туда-сюда, как маятник.

Вот пацан лет тринадцати взобрался с ногами на подоконник и внимательно осматривает площадку двора. Свистит и громко зовёт собаку. Надеюсь, собака всё-таки прибежит – уж очень вид у парня расстроенный. Почти сразу он соскакивает с подоконника и исчезает – наверняка побежал на улицу, разыскивать своего зверя.

А вот девушка лет двадцати, подперев рукой щеку, смотрит куда-то чуть вниз. Читает, наверное. Перед ней на столе светится монитор компьютера. Она периодически отрывается от чтения и смотрит на экран.

Девушку я вижу уже не в первый раз. И почти всегда она сидит вот так – лицом на три четверти к окну, перед монитором. Иногда что-то чертит на листах бумаги, разложенных на столе. А может, рисует или пишет. Потом отрывается и кладёт руки на клавиатуру. Наверное, студентка. Или просто висит в Интернете, как все в наше время.

Окно довольно близко, и её можно рассмотреть вполне хорошо. Я и рассматриваю. Нет, а что мне – на пацана-собачника пялиться, или на годовалого карапуза? К тому же она не подозревает о моём существовании, и я могу смотреть совершенно безнаказанно.

Девушка хорошенькая. Даже красивая. У неё золотистого цвета волосы, она собирает их в хвост, и на шею падают выбившиеся завитки. Овал лица правильный, черты мягкие, словно акварельные. Иногда можно даже рассмотреть, как она чуть заметно шевелит губами, когда читает книжку.
Бывает, она смотрит на экран и улыбается, и тогда, я почему-то уверен, у неё на щеках начинают играть ямочки. Хотя, конечно, это мне точно не известно.
Я вижу её всего неделю, а уже успел насочинять. Глупо. Какое мне, в общем-то, дело.

В две длинных затяжки докуриваю сигарету и щелчком отправляю в форточку, во влажный апрель. Почти отошёл от окна, как вдруг девушка поднимает голову от чтения и смотрит прямо на меня. Внимательно. Недоумённо. Замечает, что я её рассматриваю, резко отворачивается. Затем тянется к окну рукой и задёргивает прозрачные шторы. И правильно – а вдруг я какой-нибудь маньяк, которому нравится рассматривать девушек в своих грязных целях.
Теперь мне виден только расплывчатый силуэт, высвеченный экраном компьютера. Это неинтересно, я отхожу от окна и иду готовить себе ужин.

Позже решаю поработать с документами и сажусь за стол. Который стоит как раз у этого же окна, из которого так удобно рассматривать незнакомку.
Раскладываю бумаги по всей поверхности и целый час усердно тружусь – готовлюсь к завтрашнему судебному заседанию. Клиент попался никакой, поэтому придётся основательно попотеть, чтобы вытащить его деньги. И, разумеется, свой процент.

Пару раз я мельком бросаю взгляд на окно в доме напротив, но штора не шевелится, а размытый силуэт неподвижен, как всегда. Я точно знаю, что она просидит за компьютером допоздна. Она всегда сидит долго, словно приклеенная. Почему-то мне от этой мысли спокойнее. Это что-то постоянное, что наполняет в последние дни мою жизнь какой-то стабильностью. Что бы ни случилось – она будет сидеть за столом весь долгий вечер.

***

Клиента я всё-таки вытащил, хотя он и топил себя, как мог, бедняга. В отдельные моменты хотелось просто заткнуть ему рот, чтобы не мешал мне его спасать. Вот такой же «аптекарь», как у Машки. Денег много, мозги набекрень.
Когда вышли из зала заседаний, позвал меня отмечать, но я отказался. Устал, мне бы домой.

Интересно, как там Машка? Надеюсь, лежит где-нибудь под пальмами, пропуская сквозь пальцы белый песок, и радуется жизни и вечному лету.
А у нас тут ветреный апрель, продувающий пальто и пляшущий на лужах весёлой рябью. И гулкие шаги в подъезде, и поворот ключа в замке. Серый дом напротив, и штора не задёрнута. И знакомый профиль сосредоточенно вглядывается в экран.

А я так устал, что приваливаюсь к подоконнику и закуриваю, закрываю глаза, потирая лоб рукой.
Потом отнимаю руку и поворачиваюсь к окну. Смотрит. Развернулась почти прямо и смотрит. Не делает недовольного лица, не тянется рукой к шторам. Просто смотрит. И в этом такое спокойствие…Мне даже кажется, она понимает, как вселенски я устал. И сочувствует.

Очень удобно придумывать за человека его мотивы. Можно создать видимость, что ты не один.
Я пару секунд смотрю на неё, а потом киваю, словно это для меня привычно, и она именно этого от меня и ждёт. Как ни странно, она кивает мне в ответ. Но я так вымотан за сегодня, что не могу толком порадоваться этому факту.
В порыве какого-то глупого чувства, что меня понимают, я складываю ладони и прикладываю их к щеке – так обычно показывают, что хотят спать. Она улыбается и взмахивает рукой.

Засыпая, я чувствую, что тоже улыбаюсь.

***

Теперь я немного изменил маршрут, когда по утрам выхожу на улицу и иду на стоянку за машиной. Я уже две недели огибаю соседний дом с другой стороны. Мне кажется, когда-нибудь мы должны столкнуться у её подъезда. Ведь должна же она утром куда-то идти – учится она или работает. Но я так ни разу её и не увидел за это время – ни утром, ни вечером, когда возвращаюсь домой.
Хотя возвращаюсь я поздно, и она всегда сидит на привычном месте. Наверное, всё-таки студентка. А впрочем, это совершенно не важно.

Я стараюсь не задерживаться в офисе, прекратил зависать в Интернете в течение рабочего дня, стал успевать всё вовремя и даже раньше срока, за что заслужил одобрение шефа и косые взгляды родного коллектива. Ухожу с работы ровно в шесть вечера и ни минутой позже, забил на наши загулы по средам и бильярд по пятницам. Иду домой с таким чувством, будто меня там ждут.

А меня и ждут. Вот она – сидит в окне напротив. Машет рукой и улыбается.
Я пристраиваюсь прямо на столешнице и по привычке закуриваю. Она как всегда качает головой. Но я почему-то уверен, она бы ни за что не стала пилить меня за сигареты, как Машка.
Они вообще совершенно не похожи. Машка яркая и шумная, как ураган, и ни секунды не сидит на месте. А эта может просидеть на одном месте вечность. Я даже не помню, видел ли хоть раз, чтобы она вставала из-за стола.
И ещё она прозрачная и спокойная, как лесное озеро в безветренный летний день.
Откуда я могу это знать? Да ниоткуда. Просто мне кажется, что так и есть. Мне вообще кажется, что я знаю о ней всё. Кроме разве что имени.
Однажды я попытался представить, как её могли бы звать, но быстро прекратил попытки. Испугался, что придумаю имя, а потом оно окажется неверным. Она так и оставалась для меня «девушкой из окна напротив».

Мы научились говорить какими-то одним нам понятными символами – выражением лиц, кивками головы и жестами рук. Иногда я и сам не знал, что хотел сказать тем или иным движением, но мне кажется, она всё равно меня понимала.

Я каждый вечер упорно пытаюсь её пересидеть, но она забавно морщит нос и качает головой, когда я складываю ладони и киваю ей, спрашивая, не хочет ли она спать. Нет, не хочет. А я, к своему стыду, всякий раз не выдерживаю дольше двух ночи и ухожу первым. Она остаётся сидеть там, где сидела.

По утрам её нет на месте – ещё спит. Или уже ушла по своим делам – не знаю. Этого я о ней до сих пор не знаю.
А вечером, во сколько бы я ни пришёл – она уже меня ждёт. Если я приезжаю позже обычного, она кивает-спрашивает, почему я так долго. Я развожу руками – работа. Она понимающе прикрывает глаза.
А когда я вдруг прихожу домой раньше, она улыбается так, что, чёрт возьми, если бы я мог – я бы сматывался так с работы каждый день.
И когда я еду домой, разбрызгивая протекторами грязь из луж, я думаю именно об этом. И ещё о том, что весь вечер мы проведём вместе. Пусть и по разные стороны оконных стёкол.

Иногда мне звонит Машка. По старой памяти. Говорит, что волнуется за меня – как я там один, без неё? Наверное, тоскую и маюсь от одиночества. Машке не нравится мой бодрый голос, она капризно тянет гласные и хочет, чтобы без неё страдали. Хотя на самом-то деле она ужасно добрый человек и желает мне только хорошего. Я знаю это. Иначе я бы не протянул с ней эти три года. Просто ей приятно думать, что я всё ещё надеюсь её вернуть. Забавная моя Машка. Хотя, уже не моя. «Аптекарская».

***

Это случилось внезапно, как случается всё гениальное. Я разговаривал с клиентом по телефону и уже дал отбой, и тут меня осенило: а ведь мы можем позвонить друг другу! Такая простая мысль.
День я доработал с трудом.

Вечером первым делом достал мобильник и помахал перед окном. И вопросительно поднял брови. Она сразу же всё поняла и стала показывать мне ладони с поднятыми вверх пальцами. Номер телефона.

И я позвонил ей.
Голос у неё оказался лёгкий, чистый и свежий, как первые клейкие листья, которые уже вовсю проклёвывались на деревьях, как и положено к началу мая. Я бы удивился, если бы её голос оказался хоть на каплю другим.

Нам не было неловко, ну разве что первые минуты три. А потом всё стало очень легко. Я знал её тысячу лет – это единственное, в чём я не сомневался.
Я понял, что знаю о ней всё, кроме имени. Его я так и не спрашивал. Какой-то непонятный ступор.
А остальное – знаю. Даже когда она рассказывает об этом впервые.

Я знаю, что она любит зелёный чай и заваривает его в маленьком квадратном чайнике с нелепым носиком. Знаю, что по какой-то причине не любит лошадей и не любит говорить о них. Любит цветы на своём подоконнике и любит смотреть в окно. Не любит, когда кто-то опаздывает. Любит говорить о книгах и не любит, когда я рассказываю, что на улице пахнет весной.
Знаю, что с ней живёт старая бабка. Однажды я видел её. В пуховом платке, несмотря на май, в глухой под ворот кофте, вся словно состоящая из острых углов и крючков, она прошаркала к окну с лейкой в руке. Отодвинула девушку прямо вместе с креслом куда-то вбок – так, что мне её перестало быть видно, зыркнула в окно и принялась поливать цветы. Поливала она их так долго и тщательно, что я успел соскучиться. По золотистым завиткам и сияющим глазам.
Бабка повернула голову и что-то сказала, затем подкатила кресло обратно и исчезла из видимости.
Я не стал интересоваться, почему бабка сама поливает цветы и вообще ведёт себя так бесцеремонно – не спрашивая девушку, двигает её кресло и дёргает шторы. Я знал, что моей улыбающейся незнакомке это будет неприятно.

Ещё я узнал, что она не работала и не училась. Поэтому зря я так долго по утрам ходил мимо её подъезда. И по вечерам, видимо, тоже зря. Потому что она, кажется, была серьёзно больна и вообще не выходила на улицу. Узнал я об этом случайно – просто однажды, в порыве вдохновения, пригласил её куда-нибудь сходить. А мне в ответ сухое: «Я не выхожу из дома, извини». Ну ладно, значит, будем ждать, пока поправится. Всё когда-нибудь заканчивается, даже болезни. И тогда мы обязательно будем много гулять. Каждый день.

***

Наши нескончаемые телефонные разговоры неизбежно привели меня к мысли, что мы должны встретиться. Я был уверен, она согласится. Тем сильнее был удар. Она отказалась. Просто – нет, и всё. Без объяснений.

Я сидел у открытого окна, слушал её голос и смотрел, как она качает головой. Сидит в своём неизменном кресле так близко от меня, что видно, как она отводит глаза. И в то же время так далеко.
Я сразу понял, что уговаривать её бессмысленно. Несмотря на мягкость, она умела проявлять характер, когда это было необходимо.
Мы как-то скомкано попрощались. Она отвернулась и уткнулась носом в свой компьютер. Я со злости дёрнул оконную раму, закрываясь от неё.

Два дня мы не разговаривали и не виделись. Я сам перед собой делал вид, что ничего не происходит. Но получалось у меня неважно. Чуть не провалил серьёзный процесс, за что огрёб от руководства, потерял папку с нужными документами и вообще был рассеянным. В связи с этим на третий день меня выгнали домой и сказали, что дают день отпуска, чтобы я «привёл мозги в порядок».

И вот когда ехал домой, я всё и решил. А что там дальше – мне было плевать. Главное, хуже быть просто не может.
По дороге я завернул в цветочный магазин и купил охапку остро пахнущих нарциссов. Я всегда знал, что если подарю ей когда-нибудь цветы, это будут только нарциссы. Потому что они такие же нежные, свежие и золотистые, как она. И пока ехал, всё время косился на пассажирское сиденье, где лежали цветы.

Вычислить её квартиру было несложно, расположение окна я знал.
Поднялся на шестой этаж, и, не давая себе опомниться, вдавил палец в кнопку звонка. Всё-таки я нервничал – рука слишком сильно сжимала цветы, я чуть ослабил ладонь. Провёл другой рукой по волосам, приглаживая их.
С опозданием пожалел, что не заскочил домой переодеться.
Успел придумать пару-тройку подходящих фраз – на случай, если она рассердится.

Тем временем, за дверью было тихо.
Я подождал немного и позвонил ещё раз. Никаких шагов или шороха. Странно. Она должна быть дома, она же болеет и не выходит на улицу.
Я решил, что звонок не работает, и заколотил в дверь ладонью. Минуты через две, когда я прокрутил в голове все мыслимые и немыслимые версии и уже собрался звонить знакомым ребятам в районный отдел милиции, за дверью возникла какая-то жизнь. Что-то тихо скрипнуло и зашуршало, а потом щёлкнул замок, и дверь распахнулась.

В прихожей было темно. Я шагнул с лестничной площадки, ярко залитой солнцем, в этот полумрак – и временно ослеп.
Когда зрение постепенно начало возвращаться, я решил, что глаза меня подводят.
Я сперва даже не понял, как такое возможно: она, моя девушка из окна напротив, сидела в кресле, как и всегда. Только не на привычном месте за столом, а посреди коридора.

А дальше я сделал множество вещей одновременно.
Неловко шагнул к ней, отметил взглядом, какие испуганные у неё глаза, и ещё, что они светло-зелёные, как леденцы.
Понял, что это за кресло и почему я никогда не видел, как она ходит или хотя бы встаёт. Открыл рот и снова закрыл, потому что горло сдавило.
Растерянно разжал ставшие влажными ладони и уронил цветы прямо ей на колени.
А она всё молчала и смотрела на меня снизу вверх.

Откуда-то из глубины квартиры послышалось шарканье, и в коридоре появилась бабка в своём неизменном пуховом платке и серой кофте. Зыркнула на меня и ухватилась за спинку кресла. Резко прокаркала: «Чего встал? Посмотрел, и поворачивай назад», и качнула креслом вперёд, на меня.
Большие колёса протяжно скрипнули. Я сделал шаг назад, к дверям.
Девушка презрительно посмотрела мне в глаза и смахнула нарциссы с коленей. Бабка развернула кресло и покатила его куда-то в комнату. Меня вынесло из квартиры.

Пришёл в себя и более-менее осознал, что случилось, я только на площадке между первым и вторым этажами. Прижался затылком к холодной, неровно крашеной стене, сполз по ней на корточки и дрожащими пальцами полез за сигаретами. Сломал две штуки, прежде чем удалось закурить. Сделал длинную, сумасшедшую затяжку. И только тогда понял, как колотится сердце. А её презрительный взгляд так и стоял перед глазами. И ещё перед глазами крупными буквами горела надпись: «Ты идиот».

Кажется, я сразу понял, что надо делать. Просто решил дать себе собраться, поэтому сигарету не выбросил, а всё-таки докурил в три длинных затяжки. А потом поднялся и рванул вверх по лестнице, перепрыгивая через ступени и задыхаясь, как марафонец на финишной прямой.

Дверь, как я и думал, оказалась ещё не заперта. Всё-таки бабке не так просто толкать неповоротливое кресло по всей квартире.

Я вошёл, думая, что прихожая окажется пуста, но сразу же натолкнулся на мою девушку. Она сидела в этом же кресле посреди коридора. Свет был включен. Одной рукой она держалась за колесо, а второй, неловко изогнувшись, подбирала с пола нарциссы. Распущенные волосы свешивались вниз, и локоны закрывали её лицо.

Она услышала, что кто-то вошёл, и подняла голову. Такого затравленного взгляда я не видел ещё никогда в своей, в общем-то, богатой на события жизни. Правда, он тут же стал холодным.
Она выпрямилась в кресле и каким-то чужим голосом спросила:
- Ты что-то забыл?
Я шагнул к ней и опустился на пол. На колени, на корточки – не помню, не важно. В первый раз взял её руки в свои, задохнулся хрипом, почувствовал, как дрожат её прохладные пальцы, внезапно успокоился и сказал:
- Я забыл спросить, как тебя зовут.
А потом посмотрел ей в глаза:
- Максим.
- Лена.

Fin